«Союз спасения» или пара мыслей о революционной ситуации (Сергей Строков)

Культура

Мою школьную учительницу по истории звали Мелкобородова Нина Афанасьевна. Из ее уроков ярче всего я запомнил следующее определение, она учила — революционная ситуация, это когда низы не могут жить по старому, а верхи не хотят жить по новому. С этой формулы я хочу начать свою рецензию на фильм «Союз спасения».

Анатолий Максимов, продюсер ленты сказал, что он видит одной из главных задач таких проектов возможность участия зрителя в исторической реконструкции. По этой причине, для них, как для создателей, было важно не выделять одного или группу главных героев. Не ставить зрителя заведомо в положение симпатии к какой то одной стороне конфликта, но постараться показать все стороны без разделения на своих и чужих. Им хотелось показать, что все люди на экране во-первых люди, а во-вторых уже приверженцы тех или иных лагерей.

По мнению Максимова, два часа погружения в реконструкцию позволяют зрителю не только пережить события давних лет, но вернувшись через два часа в свое время сохранить некоторый ассоциативный ряд и рефлексию, которые могут быть ему полезны в реальный момент, в реальных ситуациях.

Что же я как зритель успел пережить и какие ассоциации вынес из кинозала? Попробую изложить.

Первое и самое яркое впечатление, это сильнейший дефицит умения слушать и слышать. Кто то сказал, что одна из величайших проблем общения в том, что мы слушаем не для того, чтобы понять, а для того чтобы ответить. Это при погружении в картину, лично для меня стало почти физическим ощущением. Все хотят одного — блага для России, но никто не хочет понять мотивов другого. Причем это касается не только персонажей из разных политических лагерей, но и тех, кто по нашим школьным лекалам были «одной крови».

Пестель не слышит Муравьева-Апостола, Рылеев не слышит Трубецкого, Трубецкой не слышит Мордвинова и так далее. Но хроническое неумение слушать по сюжету начинается раньше 1825 года. Нас подводят к мысли, что революционная ситуация не случается внезапно. Она зреет. Порой годами.

Шел 1814 год. Для молодого человека восемнадцати лет, а именно таким был Сергей Муравьев-Апостол в момент взятия Парижа войсками русской армии, кажется совершенно уместным простой и короткий диалог со своим императором. Мы победили, разве откажется русский император выпить бокал шампанского со своими гвардейскими офицерами? Сергею это тем более очевидно, потому что несколько лет назад с ним, 12-летним подростком разговаривал другой император, ныне побежденный Наполеон. Наполеон не просто разговаривал, он закончил диалог со смышленым русским мальчишкой признанием, что хотел бы иметь такого же сына.

Русский император Александр Первый радостного порыва гвардейцев не понял и не поддержал. Нет он не уклонился от распития игристого вина. Все банальнее. Он просто не предполагал какого либо диалога в принципе. Сергею Муравьеву-Апостолу еще повезло, что он избежал наказания за такую дерзость. И смысл эпизода я вижу не в противопоставлении европейской обходительности к русской закрытости и неприступности. Скорее тут намек, что каждый человек в этой жизни неминуемо столкнется с разными людьми, которые по хорошему будут конкурировать за степень влияния на него. При этом, мы даже не думаем, что мы с кем-то конкурируем, что кто-то оказался «милее и белее». И будучи не способны понимать и слушать, мы проигрываем эту конкуренцию тому, кто оказался способнее открыть для себя мир другого человека.

Этим намеком фильм начинается, этим же и заканчивается. С той лишь разницей, что в конце нам предлагают фантазию на тему как могло бы быть. Там Александр быстро спешивается, и со словами «Виктория, господа!» чекается бокалами с офицерами своей армии.

По ходу сюжета бегут годы, персонажи и события, которые нас подводят к двум главным эпизодам — восстанию на Сенатской площади в Петербурге и восстанию Черниговского полка. Среди них показателен короткий диалог Муравьева-Апостола и Николая Павловича, будущего императора Николая Первого. «Какой закон мы нарушили?», — спрашивает Муравьев-Апостол.

 «Высочайшая воля и есть закон», — невозмутимо отвечает Николай.

Каждый остался со своей правдой.

Тут, пожалуй, я воспользуюсь советом Анатолия Максимова и попробую перенести свои ассоциации из погружения в девятнадцатый век в мою жизнь в веке двадцать первом.

В своей жизни я пребываю в различных ипостасях. Я муж, отец, до недавнего времени был подчиненным на работе. С недавнего времени я — начальник. Так же я сын, друг, коллега. А еще много лет назад был пастором церкви, при этом оставался в подчинении старшего пастора, а теперь, оставаясь христианином, так же хожу в подчинении другого пастора, но при этом в тех или иных служениях церкви могу руководить или наставлять других людей.

Думаю, я не один такой. Все мы во множестве ипостасей. Все мы в некотором смысле то Муравьев-Апостол, то Николай Павлович. Но вот какие слова мы произносим в своих диалогах? И ведь дело даже не в словах, а в позициях и фундаментах.

Мать требует от своего сына выполнения тех или иных поручений, на вопрос «зачем», короткий ответ: «Потому что я так сказала» — ее высочайшая воля!

Пастор ставит лидеров церкви перед фактом того, что теперь они должны делать так. На вопрос «почему» ответ: «Потому что я пастор» — его высочайшая воля. Тут, конечно, могут быть вариации: «Бог мне открыл» или «я молился и получил откровение». И как бы нечего обсуждать, кто же обсуждает откровения Божьи… Только почему порой они ведут к созданию революционной ситуации, когда низы уже больше не могут жить по старому? Когда из года в год его высочайшая воля кидает общину из огня в лед, но тем не менее верхи по новому жить так и не начинают.

Я думаю, что уважаемый читатель и сам может привести пример революционной ситуации в рабочем коллективе, семье, церкви. И мы во всех этих примерах вроде бы друг друга даже слушаем. Но вот только не для того, чтобы понять, а чтобы ответить.

Другой показательный диалог из фильма. Уже император Николай Первый допрашивает Трубецкого. На минутку, обратите внимание, что допрос этот происходит, когда кровь уже пролита и мосты сожжены. Революционная ситуация не просто созрела, она выплеснулась в жизнь. Николай спрашивает зачем это все, самим-то не противно? Трубецкой с досадой говорит, что они, дескать, хотели склонить царя к диалогу. Показателен ответ Николая: «Какой же я государь, если меня можно силой склонить?»

Тут давайте примерим другие ипостаси, проиграем внутренне роли подчиненных. Мы любим чтобы было по закону? Мы хотим справедливости? Сильны противостоять «тирании» отца, начальника, бригадира или пастора? А оставляем ли мы ему тогда выбор? Ведь Николай прав. Какой он начальник, царь, отец или пастор, если им можно помыкать и силой склонять к своей, пусть и не высочайшей воле?

Иисус Христос в Гефсиманском саду не склонял Отца силой, но сказал смиренно: «впрочем не Моя, но Твоя воля да будет».

Я не хочу делать спойлеры фильма. Не хочу вытаскивать из него множество других ярких, точных и многогранных цитат и эпизодов. Я надеюсь, что просто смогу задать некоторое направление восприятия и погружения в эту реконструкцию.

Одно только хочу добавить. Если вы переживаете какой-то конфликт верхов и низов не берите ассоциации этого кино с той мыслью, чтобы подчеркнуть неправоту оппонента. Смотрите на бревно в своем глазу, а с соринкой ближнего (да, да, он все еще твой ближний) Бог как нибудь Сам разберется.

Сергей Строков | Все статьи автора

Оцените статью
afmedia.ru
Добавить комментарий