Павел Рындич: Про поиски древней сосны, трясуна или есть женщины в русских селениях

Религия

Епископ Павел Рындич на своей странице в Facebook поделился рассказом из собственной жизни, который вызвал множество восторженных позитивных откликов читателей.

Прочитал в интернете, что в Нижегордских лесах, совсем недалёко от моего дома, растёт очень уж древняя сосна. 350 лет стоит она одинокая в лесной чаще в заброшенной деревне Улангерь. Так мне захотелось её увидеть! Поехал.

Еду. Жилые места быстро закончились. Ползу на своём Додже по редким заброшенным деревням. Кругом болота и дубы. Бояться начинаю. А дорога хоть и плохая, но есть. Думаю, ну, ведёт же она куда-то, значит, правильно еду. Приехал… на кладбище. А оно заброшенное, старое, с крестами покосившимися. Какая же жуть — эти деревенские кладбища. Вот откуда нужно режиссёрам фильмов ужасов вдохновение для страшилок брать, а то наснимают голливудские чистоплюи всяких зомби в джинсах и кроссовках Nikе, которые бегают по освещённым фонарями кладбищам, пытаясь покусать полицейских и совершить какую-то зомбическую революцию в Нью-Йорке. Скучно смотреть!

В общем, я проезжаю мимо заброшенного кладбища по топкой дороге в никуда. И вдруг чувствую моя машина, как клещ под кожу, начинает носом уходить в недра земли. Нет! Только не это! Мой «Додж» брюхом уселся в кладбищенскую грязь и заглох.

Я не мог поверить, что оказался один в этом болотистом лесу рядом с заброшенным кладбищем, с предательской надписью в телефоне «нет сети» и застрявшим по самые автомобильные ягодицы «Додже». И самое отвратительное во всем этом, что я не ехал спасать заблудшие души, не помочь кому-то в чем-то, ну хоть бы какая-нибудь мало-мальски героическая причина была бы у всего этого, ну хоть надо было бы письмо важное красному комиссару передать, да ладно уж письмо, хоть бы пирожки бабушке. Нет! Я ехал просто посмотреть какую-то сосну, про которую, вероятно, из полутора миллионного населения Нижнего Новгорода знает только автор этой интернет-заметки и вот ещё теперь я.

Я вылез из машины. Тишина такая, что от страха орать хочется. Ощущение опасности нешуточное: думаю если не медведь сломает, то точно бомжи кладбищенские съедят. Я быстро инстинктивно побежал обратно по дороге вдоль болотного кладбища, провозглашая вслух «Отче наш». А заодно как-то кстати всплыла из детства молитва «Богородице дево, радуйся». Мой белый автомобиль быстро скрылся за болотными кустами и покосившимися крестами.

Знаете, в такие моменты у мозга открываются какие-то духовные спящие фракции. Теперь я понимаю тех, кто утверждает, что мозг мы используем лишь на 5 процентов. Но вот появились первые заброшенные дома ближайшей деревни. Нахожу первый жилой дом. Стучу. Выходит пожилая женщина.

— Извините, я бы хотел с кем-то из мужчин поговорить. Я тут у кладбища застрял…
— Чё? Каких мужчин? — видимо такое слово женщина не слыхала. Или слыхала, но в значении путалась, — мужиков, что-ль? Да где их взять-то? Мой, вон, болеет.
— Болеет, — с пониманием кивнул я.
— Две недели уж водку лопает. Не просыхает. Как ещё не сдох Вьюн мелководный?!

Вдруг у меня проснулась надежда. Пьяный — все же, небольной, может поможет мне.

— Может я с ним поговорю?
— С кем ты поговоришь? С ним разговаривать, как с Лениным в мавзолее.

Я понял. Надо идти искать другие варианты. А женщина вдруг добавляет.
— Там, в конце деревни дурак живёт. Витька Куцый. Но он — трясун. Если даже трезвый, вряд ли поможет, он ведь и трезвый хуже пьяного.

Я воблой посмотрел на деревенскую жительницу, пытаясь разгадать, что значит дурак, это болезнь или оценка, и кто такой трясун. Но я спрашивать не стал, а просто констатировал:
— Хорошо. Пойду к дураку, трясуну, Витьке Куцему.

И пошёл. Иду чуть не плачу. Жду встречи со страшным дураком, который хуже пьяного. С Витькой. Да ещё и с Куцым.
Иду и вижу на крыльце одного из домов ещё одна женщина стоит. Ручки-ножки короткие, тельце бочоночком, лицо румяное, кругленькое, как на картине Кустодиева.

— Здравствуйте!
— ЗдорОво. Ты куда так пролетел-то мимо наших окон? За грибами вроде рано. Апрель. А на кладбище. Почему без покойника?

Я озадачился. Ну, что я отвечу? Что я сосну какую-то приехал смотреть? Подумает ведь тетенька, что я друг Витьки Куцего по палате.

— Да нет. Я так… А мужика нет где-нибудь рядом?
— У меня есть мужик. Но он на работе.

У меня снова мелькнула надежда.

— А может ему позвонить?
— Неее-ааа. Не получится. У нас тут связи нету. Поэтому и телефонов не держим.

Вот Средневековье! И это в 50 км от моего дома!

— А где Витька Куцый живёт, подскажете?
— А по кой он тебе? Он же этот. Как его…трясут.

Опять это странное слово, трясун. Думаю, трясун — это на их наречии болезнь какая, или он член какой-нибудь секты трясунов? Но выяснять не стал. Не до трясунов мне, ведь у меня машина в лесу киснет.

— Да я застрял у кладбища. Вот не знаю, что делать, — произношу и уже хочу слезу пустить. А тётя-бочоночек вдруг лихо и с бодрецой меня перебивает.
— Давай я тебе помогу, — и скрылась в сарае.

Выходит. В одной руке топор, в другой лопата:
— Пошли!

Я хотел ей по-джентельменски предложить либо топор, либо лопату понести, но бочоночек лихо зашагал в своих резиновых сапогах вперёд меня, я даже подумал, что, скажи я, что устал, она и меня на спину посадит и понесёт. Идём. Молчим. Я думаю, и не боится она, представитель женского пола, с незнакомым мужиком в лесную чащу ходить. А вдруг мужик того? Ну, маньяком окажется. Я конечно не про себя, а так, в общем. А потом страшная мысль, как гиря на ногу, прилетает: а вдруг это она — маньяк! Сейчас зайдём подальше, ближе к кладбищу, она припрет лопатой к дубу страшному, да и топором замахнётся — сделаешь, чего и не хочешь. Ужас-то какой? А может это, вообще, деревня амазонок, я ведь ни одного мужика так и не увидел, ни её мужика — ни Витьки дурака-трясуна. Словом, страшилки сами в голову лезут.
Пришли. Ничего крамольного не случилось. Деревенская тетя дала мне лопату только сейчас. Скомандовала:
— Копай! А я буду лапник рубить, — и так лихо начала топором махать, что я невольно подумал, что она ещё с татарами в боях участвовала, — Кстати, меня Татьяна Григорьна зовут.
— А меня Павлик, — тихо и смиренно произнёс я и начал откапывать машину.

Мы трудились с Григорьевной, как политзаключённые на стройке Беломор-канала. Я даже поверить не мог, что столько грязи в одиночку вытащил. А Григорьевна задорно подбиралась к молодым хвойникам, рубила их под корень, потрошила, отделяя сучья от ствола, и, стоя пятой конечностью вверх, подкладывала под колёса нарубленные ветки и палки. Вот это была стройка! Китайцы бы позавидовали.

— Ну, пора! — вздохнула Татьяна Григорьевна, — сдавай назад, а я толкать буду.

Я сел в машину. Осторожно завёл двигатель. Татьяна уперлась в копот своими коротенькими, но жилистыми руками. Сапожками потопталась, чтоб найти опору в грязной луже. Настроилась.
— Дава-а-ай!
Додж заревел. Грязь полетела во все стороны и пулеметной очередью обдала Григорьевну по лицу. Григорьевна не сдавалась и, скорчив гримасу, продолжала упираться в капот:
— Давай-давай-давай!

Я снова надавил на газ. Додж приподнялся конём, явно наехал на наши с Григорьевной сооружения, и подался назад. Грязевые очереди покрывали Григорьевну, как бегущего в атаку красноармейца, а я, закрыв глаза от ужаса увиденного, продолжал давить на газ. Автомобиль таки вырвался из грязевого рабства и легко покатился назад. Григорьевна, по инерции продолжая упираться в капот, пробежала за авто около метра и, потеряв равновесие, мешком рухнула в грязь. Волна из-под колёс накрыла её и даже резиновые сапожки, которые были выше её тела, исчезли на секунду под водой. Вот это была картина! Я впервые по-настоящему осознал глубину слов Некрасова: «Есть женщины в русских селеньях — в горящую избу войдёт, коня на скаку остановит…» Она вынырнула подобно аквалангисту, у которого только что кончился кислород, жадно ртом схватила воздух и, поднимаясь, прямо из лужи крикнула: » Не останавливайся, Павлик!»

Я проехал назад до сухой дороги и остановился прямо у кладбища. В лобовое стекло я увидел идущую ко мне Григорьевну, напоминающую то-ли только что откопавшегося покойника, то-ли индейца гуарани. Всё же — индейца, ведь у неё был топор и лопата, как копьё. Я был в таком замешательстве, что не знал, как реагировать на происходящее.

Я вышел. А Григорьевна подошла.
— Ну, вытащили мы твою машину! А ты боялся!
Я глядел на обтекающую грязью русскую женщину и не верил сам себе. Такое невозможно, по-моему, ни в одной стране мира. Теперь я понял, почему мы в войну-то победили.

Конечно я её очень хорошо отблагодарил, и не только словами. Вероятно, Григорьевну я запомню теперь навсегда.

Ссылки по теме:

Оцените статью
afmedia.ru
Добавить комментарий